В Карпинске реализуется проект «Северная ART-Галерея» при поддержке Президентского фонда культурных инициатив. Проект будет воплощён в одном из залов Карпинского краеведческого музея, где после реконструкции откроется выставка, в её основе – работы Льва ВЕЙБЕРТА, с него мы и начнём публикации о художниках, творчество которых будет представлено в Галерее.
Романтический поэт, вступая в лес, начинает путешествие по дебрям собственной души. Художник, избрав главной темой деревья, обещает поведать зрителю о тайне жизни. Чёрно-белый мир гравюры и офорта Льва Вейберта: иногда это резкий, контрастный мир, иногда – мягких полутонов. Очень часто на графических листах горные пейзажи и деревья. «Повесть о лесах» – назвал художник свою самую удивительную и философскую серию офортов.
«Очеловеченный, рождённый творческой рукой и резцом лес выглядит драматичным и многоликим, – строчки о художнике Льве Вейберте известного искусствоведа Александра Степанова. – В чём-то этот лес отражает непростую судьбу самого художника. Но наряду с автобиографичностью в нём есть то, что высвечивает другие планы: с одной стороны – перед нами реальность северной уральской природы, с другой – суровый, романтический, образный мир, в котором веет гармонией Вагнера и Бетховена, поэзией Гёте и Гейне. «Печать сумрачного германского гения» отчётливо читается в гравюрах, выполненных по-русски масштабно и по-немецки скрупулёзно».
Всего лишь семнадцать было Льву Вейберту зимой 1942 года, когда он, как и многие другие советские немцы, был репрессирован и отправлен в одну из лагерных зон «НижТагЛага», что находилась в Карпинске – на пересечении 60-й параллели и 60-го меридиана. Сотни тысяч «граждан инонациональностей» тогда вынужденно и спешно покидали свои обжитые и, как они считали, родные места, «в силу необходимости предотвращения диверсионных актов германской разведки в СССР».
Морозы зимой 42-го здесь, на Севере, доходили до минус 50 по Цельсию. Подростка определили на местный лесозавод. Весь день он пилил мёрзлые, сырые доски. Вечером – снова в барак, за колючую проволоку. Так жили и другие трудармейцы. Истощение, запредельная усталость...
«Помню, как-то уже вечером меня вместе с одним бывшим инженером, тоже немцем, отправили напилить и наколоть дрова для столовой, – вспоминал позже Лев Павлович. – Темень. Звёзды. Пилим. Я дёрну раз за ручку пилы – и бессильно замираю. Потом дёргает мой напарник – и тоже остаётся без сил. Открывается дверь столовой, выходит повариха и несёт нам, а не собакам, ещё тёплые кости. Господи, как мы по капле вбирали, выцеживали из них то, что казалось нам самой жизнью».
Ему не суждено было погибнуть в том лагере. Льву Вейберту вообще была суждена другая судьба, и она сбылась вопреки самым неблагоприятным обстоятельствам.
Он появился на свет на Урале в 1925 году в семье потомственных обрусевших немцев. Его предки были предприимчивы, образованны, талантливы. Дед по линии матери, Эмилий Фосс, жил в Петербурге, был уникальным специалистом по сверлению стволов пушек. Дед по линии отца, Александр, служил управляющим у купца Агафурова в Екатеринбурге. Мать, Елизавета Эмильевна, преподаватель музыки, получила хорошее домашнее воспитание, знала несколько европейских языков. Отец, Павел Александрович, работал главным бухгалтером Научного отдела Уральского политехнического института. В семье царила атмосфера поклонения высокому искусству. Мама обучала сына игре на фортепиано, отец способствовал его склонности к рисованию. В семь лет Лёва уже делал карандашные наброски.
Однажды отец принёс из библиотеки друзей – шведов Кроненбергов – альбомы, книги по искусству с иллюстрациями Джованни Пиранези и Гюстава Доре. И гравюры на всю жизнь захватили воображение сына. С 14 лет Лёва начал заниматься изобразительным искусством в Свердловском доме художественного воспитания.
И вот – Карпинск. Доски, брёвна, снова брёвна. И так день за днём, до полного изнеможения и отупления.
«Стояла пасмурная осенняя погода, – вспоминал художник, – когда я работал наверху сваленных брёвен. Подул ветер – стало проясняться. Разогнувшись, я взглянул на небо. И вдруг увидел, как на горизонте, сквозь прорывы мрачных облаков, алмазными гранями засверкали заснеженные вершины Уральских гор. Это было так неожиданно и великолепно, что я буквально застыл, поражённый увиденным, пока окрик бригадира не вывел меня из состояния восторга».
Что это было? Взгляд – глаза в глаза – самой Вселенной? Озарение, осознание чего-то высшего в жизни? Открытие божественной духовности, которая, проявившись раз, заставляет искать себя вновь и вновь? Можно сказать одно: это свершилось, художник состоялся.
Остальное было уже продвижением к профессии, к постижению её тайн и глубин мастерства.
Спустя какое-то время Лев Вейберт знакомится с художником Михаилом Дистергефтом, который в зоне по распоряжению управляющего угольным трестом занимался агитоформлением, рисовал маслом большие панорамы карьера, готовил декорации к театральным постановкам. По рекомендации Дистергефта Лев получает спасительное направление на работу в Клуб угольщиков.
Оформленный рабочим сцены, Вейберт в свободное от работы время ходит с художниками-трудармейцами на этюды. «Перевоспитание» искусством поощрялось отделами культуры «НижТагЛага».
Победа в войне ничего не изменила в жизни «трудармейцев немецкой национальности». В 1948 году стал известен Указ, по которому их оставляли в этих суровых местах на вечное поселение. Для многих это известие стало крушением всех надежд.
Но год спустя выходит негласное постановление, разрешающее молодым немцам поступать в учебные заведения. Узнав об этом в июле, Лев уже в августе держит вступительные экзамены в Свердловское художественное училище. Он сдаёт их блестяще, и его зачисляют в студенты.
В 1952 году, как только становится возможным, Лев отправляется в путь к тем самым горам, что, как призрачная fata morgana, десять лет назад дотянулись блеском заснеженных вершин до его сердца. Косьвинский, Серебрянский, Конжаковский Камень, Буртым...
В 60-е квартира Льва Вейберта и его жены Надежды Никулиной становится культурным центром города. Вся интеллигенция здесь: начинающие писатели, художники, журналисты. Все дышит «оттепелью», раскрепощённостью идей.
Поездки в Дома творчества, общение с коллегами, участие в областных выставках... Но это – видимая жизнь. И была другая, которую художник проживал в горах и в лесу. Иногда один, иногда с немногими попутчиками.
«Спустившись с кедровой сопки, – запись в старом дорожном альбоме, – мы вошли в шатёр тёмного леса и стали пробираться через завалы громадных полусгнивших деревьев, окутанных седыми нитями тонких сухих веток. Они струились по стволам… и от этого лес казался серебряным. Было сумрачно и торжественно. Тишина поражала. Только иногда налетал лёгкий ветер и было слышно, как шумят вершины старых кедров».
Он впитывал в себя всё, ощущая себя частичкой вселенской истории.
«Моё сердце в горах всё взволнованней бьётся,
Мое зрение вбирает гигантский простор –
Здесь немая душа от любви разорвётся –
Очарованный жить – мой земной приговор».
(Наталья Вейберт, дочь, поэт, художник – об отце).
Какие образы прорастали в нём?
Они выплеснулись, пошли по листам его гравюр, когда в 70-е Лев и Надежда переехали поближе к Свердловску, в посёлок Калиново, что на берегу холодного и чистого озера Таватуй.
Темы были всё те же: горы, деревья. Потом всё больше деревья, жизнь леса, которую художник видел как непрерывную цепь катастроф и возрождений.
По искривлённому дереву-исполину можно догадаться, как гнулось и сопротивлялось оно ураганным порывам, прямым ударам молнии, засухе и пожару. Портреты деревьев, среди которых есть свои герои? Похоже, что так. И в то же время художник не копирует природу, а, подобно европейским мастерам Ренессанса, передаёт её философию, дух, глубинное звучание мира, но и «голос бытия» – тоже.
Лев Вейберт насыщает свои работы мельчайшими оттенками, где чёрное и белое сотни раз переходят друг в друга. Художник тщательно и кропотливо воссоздаёт в гравюрах ту неуловимую простым глазом мировую ткань, из которой сотканы свет дня и тень дерева, выпуклые стволы и далёкие хребты гор, извивающиеся по земле корни и спутанные ветром ветви. Словно музыка Баха, изображение во многих гравюрах «поднимает» взгляд зрителя кверху. Сквозь сплетённый узор леса к пологим вершинам гор, к кружащей чёрной птице, к сумрачному, но всё же бездонному небу.
Осталось добавить, что Лев Павлович Вейберт никогда не был в Германии, не знал, где жили и похоронены его предки. Не говорил по-немецки и ощущал себя русским. Но есть то, что наследуется человеком как его пракультура, что передаётся ему как некий древний код, как ключ, как некое предназначение. Наверное, есть особый смысл вспомнить об этом именно сейчас, в 2022-м – в Год сохранения в России её богатого многонационального культурного наследия.
Лев Вейберт служил своему предназначению более полувека, соединяя в себе и своём творчестве две великих культуры – России и Германии. Ни одна в нём не подавляла другую. Впрочем, как заметил наш соавтор по этой публикации искусствовед Александр Степанов, «разногласий между настоящими культурами не бывает».
Александр СЕДОВ, философ,
Елена ГОНЧАРОВА (Кириллова), журналист.
Иллюстарции предоставлены Е.И. Гончаровой.